Люди и горы

Остановивший свастику

– Я никому не рассказывал эту историю... Даже детям.

– Почему?

– Наша война – это наша война… У нас это как и у вас…

«У нас» – это у фронтовиков Франции. «У вас» – это у фронтовиков России. Настоящие фронтовики похожи. Своим взглядом. Он у них какой-то особенный – спокойный, глубокий, удивительно ясный, даже если им сейчас, как Люсьену Тивьержу, за девяносто лет. Это люди, максимально реализовавшие свою жизнь. Потому и взгляд у них такой. Они смотрят на мир так, словно любуются тем, что спасли.

Они похожи и своей немногословностью, что досадно. Им много о чем есть рассказать, но как мало они об этом рассказывают! Они предпочитают о своей войне молчать. Люсьена уговорил пообщаться его друг, художник Александр Гальперин, сам не очень охотно соглашавшийся поначалу на интервью в прошлом выпуске (См. DESTINATIONS, № 02.2010–11 // Едем в Альпы! C. 49–52), которого в свою очередь уговорила пообщаться Аньес Дюкро (См. DESTINATIONS № 01.2010 // Едем в Альпы! C. 78–80) . Да, это горцы. Их приходится уговаривать, потому что, как сказал Александр, «люди в Шамони вообще разговорчивы как рыбы». И вот мы собрались все вчетвером за простым, покрытым клеенкой столом в маленьком доме маленького старика Люсьена, выстоявшего большую войну здесь, в этих больших горах.

Остановивший свастику

Cемья его отца из Тонон – тогда небольшого городка на берегу Женевского озера. В старые времена жизнь в тех краях была счастливой, веселой, полной и трудов, и праздников, в один из которых рыбаки совершали заплыв через Женевское озеро, очевидно, в знак солидарности со своими рыбами. Уже тогда Люсьена влекли горы, что естественно, ведь они отражаются в его озере, и рыбаки, переплывающие вплавь Леман, словно плывут по снежным вершинам. Это как сон, и сном была та Европа, которой уже больше не будет.

Накануне войны его родители нашли работу в одном из альпийских замков, и когда в долину пришли фашисты, горы выглядели естественным и надежным убежищем.

– До начала Второй мировой войны я служил во французской армии. После капитуляции Франции перед немцами правительство армию распустило, а немцы начали привлекать французов для работ и службы на фронтах. А поскольку родился я в 1920 году, то попал под фашистский призыв. Поэтому с самого начала немецкой оккупации Франции убежал из дома, чтобы спрятаться где-нибудь в горах.

– Вы слышали по радио это историческое обращение де Голля к французам с призывом к Сопротивлению?

– Да, конечно! Нас всех тогда этот призыв очень воодушевил. Каждый из нас, поначалу поодиночке скрывавшихся кто где, чувствовал, что он не одинок, что Франция может и должна бороться. Уже и друзья ушли в подполье в Шамони. Мы устанавливали связь друг с другом, но следовало опасаться стукачей, которые могли донести на нас немцам. Для встреч у нас был заброшенный дом в горах над Сервозом, из тех, которые летом пастухи используют для альпажа. Там мы были в относительной безопасности. Кстати, этот дом назывался символично для укрытия Сопротивления – Шале де Фер, «железное шале».

У бойцов из «железного шале» поначалу даже оружия не было. Воевали кто чем. Те, у кого были старые охотничьи ружья, могли подстрелить фашиста и забрать его автомат, но это случаи единичные. Основная поставка оружия была от англичан или американцев – его сбрасывали на парашютах. Впрочем, от союзников с неба не только «гуманитарная помощь» сыпалась. Однажды английский самолет, вероятно, залетевший со стороны Италии и заблудившийся в горах, увидел их отряд где-то в районе плато Асси и сбросил на него бомбы. Люсьена ранило, но не могло быть даже и речи о том, чтобы обратиться куда-то в больницу – кругом были фашисты. Вылечился сам.

Первое время в обязанности Люсьена входило договариваться о продовольствии с местными жителями. Со временем он стал участвовать и в боевых операциях, последнюю из них следовало бы отметить не только в этой книжке, но и в анналах Второй мировой. Незадолго до того как в ноябре 1944 года французские войска под командованием генерала Жака Филиппа Леклерка освободили Страсбург, Гитлер решил провести операцию по водружению на вершине Монблана фашистской свастики, аналогично той, какую спецназ «Эдельвейс» осуществил в 1942 году на Эльбрусе. Судя по тому, что более важных дел у фюрера гибнущего рейха в тот момент не нашлось, этой акции он придавал важное символическое, если не мистическое значение. Для осуществления миссии он пригласил Андерля Хекмайера, выдающегося альпиниста, который был членом германо-австрийской команды, впервые прошедшей Северную стену Эйгера. Гитлер его уважал и пару раз удостоил аудиенции. После начала войны с Советским Союзом Хекмайер был снят с восточного фронта и переведен в лагерь подготовки горного спецназа в Баварских Альпах. Впоследствии он всячески открещивался от связи с нацистами. В партии действительно вроде бы не состоял, но от предложения доставить свастику на Монблан не отказался. Впрочем, попробовал бы он отказаться… Об этом факте, кстати говоря, «Википедия» скромно умалчивает. Ну да Бог судит не по «Википедии»… Возможно, не знали об этой странице его биографии и влиятельные люди Шамони, решившие вместе с бывшим мэром десять лет тому назад отметить достижения выдающегося германского альпиниста присвоением ему звания почетного гражданина своего города. А вот Люсьен всю свою долгую жизнь помнил, как Хекмайер приставил к его голове дуло автомата… Впрочем, обо всем по порядку.

Итак, в октябре 1944 года партизанам долины Шамони становится известно, что немцы готовят особенную экспедицию с восхождением на Монблан, чтобы водрузить там свастику. Взойти на Монблан они планировали с итальянской стороны через Эгюй Гриз, и перед Люсьеном и его товарищами стояла задача укрепиться в горном приюте, чтобы дать немцам бой. И вот командир отдал Люсьену приказ – подняться в Белую Долину через перевал Миди, пройти ее и спуститься на территорию Италии, занять приют «Турино» и встретить поднимающихся со своей свастикой нацистов. Люсьен, никогда до тех пор не бывавший на Мер ди Глас, добрался до означенного приюта. Там он присоединился к другим бойцам. Начинался ураган…

– Нас было семеро – французов и итальянцев, которые собрались в «Турино». Погода сделалась настолько ужасной… Ветер… Выпал целый метр снега. Немцы и австрийцы вышли из Курмайора в ливень, дошли до снега и встали, как нам показалось, лагерем. Мы были уверены, что в такую погоду они до нас просто не дойдут. Но они дошли.

Хекмайер шел первый, оторвавшись от основной группы. Он первый и ворвался в приют, уложив автоматной очередью нескольких наших товарищей.

Завязался бой. Мы сражались и даже успели застрелить их лейтенанта, но, застигнутые врасплох, проиграли. Наш итальянский товарищ синьор Маджиоре погиб как истинный герой. При нем были бумаги с именами всех партизан Валле д’Аосты, с координатами явок… Чтобы они не достались врагу, он бросился в пропасть. Его примеру последовал и Франсуа Кокоз, отец Поля Кокоза, который сейчас работает в магазине «Интерспорт», что на центральной улице. Я тоже имел все шансы погибнуть в тот день. Хекмайер уже приставил свой автомат к моей голове и что-то кричал, указывая на пулевые отверстия в своей каске. Видимо, хотел сказать, что сейчас в моей голове сейчас будут такие же. И они, несомненно, появились бы, если бы не Куаглия – тот самый, что уложил их командира. Он заговорил с Хекмайером по-немецки. Его целью было отвлечь того от порыва размозжить мне голову, и это ему блестяще удалось.

Он сказал Хекмайеру, что убить он меня всегда успеет, что бой они выиграли и что вряд ли разумно немецким альпинистам тащить на себе труп своего лейтенанта, когда это могут сделать пленные французы. Перспектива тащить на себе чей бы то ни было труп Хекмайеру не улыбалась, и он оставил мне жизнь.

Оставшиеся без командира немцы прекратили восхождение и повернули обратно.

Мы спускались через гребень в Курмайор, один впереди, другой сзади, на веревках мы несли убитого лейтенанта. Хекмайер побежал в Курмайор бегом, чтобы сообщить о случившимся. Так все мы – немецкие солдаты и оставшиеся в живых наши бойцы – спустились в Пре-Сан-Дидье, где располагалась ставка вермахта. Там нас сразу же поставили к стенке. В смысле да, расстреливать. Этот ужас – ужас ожидания собственного расстрела – остался со мной на всю жизнь. Мы стояли в одном нижнем белье возле стены церкви и ждали, когда солдатам дадут команду нас расстрелять. Солдаты тоже ждали. Их автоматы лежали между ними и нами на земле, а офицеры никак не могли договориться. Если бы это было бы СС или гестапо, они бы нашу участь вряд ли стали обсуждать. Но это были обычные, в общем-то, солдаты и офицеры, видимо, неплохие люди. Они, рассудив в конце концов, что казни не их дело, велели нам одеться и отправили в сборный пункт для военнопленных. Так я во второй раз за тот день родился на свет. Потом из Валле д'Аосты нас перевезли в другой лагерь, под Турин. Там каждый день вешали пленных солдат. Но военной формы на мне не было. Я был одет в свитер. Меня допросили и решили, что я обычный бандит и потому должен уступить очередь на повешение кадровым военным. Кормили там всех очень мало – выдавали в день половину от стандартной концлагерной пайки. Дескать, зачем кормить тех, кого будут вешать…

– Как же весь этот кошмар закончился?

– Война закончилась. Италию освободили американские солдаты, а их генерал пришел лично освобождать военнопленных нашего лагеря. Мы все были истощены, и первым делом я оказался в госпитале Красного Креста. Когда поправился, вернулся в Шамони, к жене и сыну, которых благополучно спрятал в одной маленькой деревушке нашей долины. Работал один год в «План де Легюй», первом приюте от Эгюй дю Миди. Потом – в приюте «Пьер Аберар» в долине Валлорсин два года. Затем этот приют снесла лавина. Пригнали мулов, все перестроили и продолжили там работать. Тридцать три года работал. Что еще? Строил канатные дороги. Простым рабочим на Гран Монте. Носил камни, месил цемент… Все на спине, конечно, техника еще была не та, что сейчас. Еще спасателем работал.

– А если бы не война?

– А если бы не война, стал бы гидом… Всегда мечтал им быть. Зато два моих сына ими стали.

Пережил ту войну и Хекмайер. Десять лет назад его пригласили в Шамони и присвоили ему звание почетного гражданина. Разумеется, не как гиду Гитлера, а как знаменитости в мире альпинизма. Люсьена на это торжественное мероприятие почему-то не пригласили. Его вообще никогда и никуда не приглашали, никакими медалями, почетными грамотами, ветеранскими регалиями не отмечали. И гражданин он тут никакой не почетный. Просто местный житель. Лишь пару лет тому назад, накануне девяностолетия Люсьена, новый мэр Эрик Фурнье (интервью с ним читайте в предыдущем номере DESTINATIONS, № 02.2010–11. С. 60–65») представил его к правительственной награде – oрдену Почетного Легиона, Legion d'Honneur (Лежон Дюнэр), учрежденному Наполеоном Бонапартом. Сегодня его раздают направо и налево, но в случае Люсьена избитая до обретения противоположного смысла фраза «Награда нашла героя» употребима в прямом значении. Я попросил Люсьена показать ее, и он, не без смущения, кстати, принес эту маленькую медаль с порвавшейся ленточкой, сцепленной проволочкой.

– Вот.

– Это надо носить здесь! – воскликнула Аньес, знавшая Люсьена со своего раннего детства, ходившая с ним за грибами, но так же, как и я, впервые услышавшая его историю. Она прицепила медаль к его древнему растянутому свитеру и расцеловала как родного.

– Но это странно, Люсьен, что про тебя вспомнили только сейчас… Ведь и Морис Эрцог был мэром, он же мировая знаменитость, герой войны, влиятельный политик, мог бы что-то полезное сделать для своих ветеранов…

– Да я и сам тому удивляюсь. В годы войны Эрцог был моим непосредственным командиром. А после войны ни разу меня никуда не пригласил, как будто меня и нет. Может, просто за делами забыл. Или, может быть, думал, что я недостаточно хорошо воевал… Да я не в обиде. Чего уж…

Задумался на минуту, устремив куда-то взгляд, каким всматриваются в прошлое прожившие долгую жизнь люди. Руки этого маленького старика, натруженные почти за век, своими венами и морщинами напоминали горные отроги и так же излучали спокойствие и мощь. Солнечный свет, отраженный от всех пиков и ледников Шамони, проникал в полутемную комнату сквозь полуприкрытые ставни и резко высвечивал лицо и ладони, скрадывая детали одежды и интерьера. В той игре светотени Люсьен, погрузившийся в воспоминания, своими взглядом и руками напоминал старцев Рембрандта, всматривающихся куда-то по ту сторону холста…

– Хорошая у меня получилась жизнь. Даже пожалеть особенно не о чем, – сказал Люсьен.

– Конечно, хорошая, – подключился к разговору художник Гальперин. – Наш герой был героем многих фронтов. Должен заметить, что Люсьен был главным донжуаном нашей долины. Помню, зайдем мы с ним в бар, все девчонки стонут: «Ах, мсье Люсье-е-ен…», а на меня никто не смотрит. :)

– Да уж, кто не был молодым… Должен, впрочем, заметить, что самой любимой моей женщиной была жена. Она была моей главной и единственной драгоценностью.

– «Не везет мне в смерти, повезет в любви» – тот самый случай…

Старики развеселились, Люсьен, хитро улыбнувшись, исчез и через секунду возник снова – с четырехлитровой бутылью мутноватой жидкости, вызывая своим романтическим образом детские воспоминания о советском триллере «Самогонщики».

– Вот тут у меня есть кое-что.

– Наливай! – велел Гальперин.

– За победу! – поддержал я в духе преемственности поколений, а про себя подумал, когда эту пятидесятиградусную субстанцию выпил, что хотел бы я в девяносто один год, ни о чем в своей жизни не жалея, вот так выпивать со старым другом и спокойно рассуждать о жизни, о смерти, о том, как надо любить женщин и прощать неприятелей...

Все-таки да, мир – это гармония, просто умноженная на асимметрию. Пример Люсьена – это пример того, что Бог всем дает поровну, только разного. Кто пережил собственный расстрел и виселицу, тому жить сто лет. Кто не был обласкан начальством, тот знал толк в более изящных ласках… Бог, впрочем, лишь в справедливости логичен. А в милосердии – абсурден. Сказал же Тертуллиан на заре христианства: «Верую потому, что абсурдно»… Может быть, и пример Хекмайера о том же. Не донес свастику до вершины Монблана, не убил остановившего тебя – ну будь тогда почетным гражданином Шамони, хрен с тобой.